Леди с лампой
Международный день медицинской сестры отмечается 12 мая — в день рождения женщины, без которой этой профессии просто не было бы.
«Леди, чье имя всегда будет связано с заботой о больных и раненых».
Королева Виктория
Летом 1855 года невозможно было пройтись по лондонским магазинам или заглянуть в любой английский дом, чтобы не столкнуться там с Флоренс. Причем с Флоренс в самых разных видах: бумажной, фарфоровой, стихотворной.
«Если у вас водятся деньги, вы, конечно, предпочтете фарфоровую мисс Найтингейл. Тем более, что стаффордширские заводы выпускают аж три вида: стоящую рядом с раненым солдатом; опирающуюся на колонну и книги; держащую в руках поднос. А вот фигурки Флоренс с лампой, к сожалению, нет. Но если вас интересует именно «Леди с лампой», то обратите внимание на этот прекрасный рисунок, впервые появившийся в «Иллюстрированных лондонских новостях», изображающий Флоренс во время ночного обхода раненных. И, разумеется, настоятельно рекомендуется новинка: приветственная песня для мисс Найтингейл, которой ее планируют встречать по возвращении в Англию. Да, на прошлой неделе уже была песня, эта новая. Они, знаете ли, появляются теперь регулярно. Поэмы про мисс Найтингейл тоже имеются в продаже. Вам какую: «Тень на подушке», «Звезда востока» или «Соловей на востоке»? А вы слышали, что в последнем заезде победила лошадь по кличке Флоренс? Верная ставка, имейте в виду».
Подозрительная склонность к доброте
Флоренция опустела — похоже, весь город перебрался в Рим на Страстную неделю. Разумеется, не было и речи, что Уильям и Фанни Найтингейл последуют этому дружному религиозному примеру. Фанни должна была родить со дня на день, да и годовалой Партенопее путешествие по жаре не рекомендовалось. Наконец, 12 мая 1820 года на свет появилась Флоренс, названная в честь города своего рождения. Теперь семейство Найтингейл было в полном сборе.
Уильям обучал дочерей так, как если бы они были сыновьями. Партенопея и Флоренс освоили не только привычные для женщин их круга каллиграфию, вышивание, пение и игру на музыкальных инструментах (базовый набор для очарования потенциальных мужей), но и историю, географию, математику, химию, физику и астрономию. Особенно в точных науках преуспела младшая.
Детство и юность Флоренс прошли между двумя поместьями семьи Найтингейл. Фанни старалась обеспечить себя и подрастающих дочерей развлечениями и светской жизнью, но в провинциальных декорациях это было затруднительно. Что расстраивало только старшую Партенопею, характером походившую на мать. Флоренс, кажется, было достаточно чтения, общения с родными и занятий математикой с отцом.
Ни одна женщина викторианской эпохи, включая саму королеву, не оставила после себя такого обширного архива. Свое первое послание младшая Найтингейл написала в семь лет: это было деловое письмо бабушке с вопросом, как лучше бороться с крысами, и приветом для бабушкиного пса Нельсона. В зрелом возрасте необходимость фиксировать мгновения и мысли достигла у Флоренс невротических масштабов. Она писала каждый день и хранила все свои письма, а также их черновики и копии черновиков — и это не говоря уже о дневниках, эссе, записках. Неудивительно, что один из биографов мисс Найтингейл поймал себя на преступном желании, чтобы «какой-нибудь пожар уничтожил таки часть архива».
«Может ли брак помочь человеку справиться с одиночеством? — рассуждала юная Флоренс в письме к матери.— Вот уж точно не те браки, которые я видела. Я видела мужей своих подруг, которые насмехались над тем, как мало жены их понимают». А вот желающих связать себя браком с сестрами Найтингейл было немало.
Обе девушки были исключительно хороши собой, но дольше удерживала взгляды младшая сестра — с ее высоким ростом, стройной фигурой, тонкими чертами лица и большими глазами. Флоренс с легкостью могла поддержать любой разговор, но флиртовать не умела совершенно, более того, зачастую даже не могла распознать флирт. Впоследствии это привело к нескольким неудобным эпизодам: очередной поклонник Флоренс делал ей предложение, поощрённый, как ему казалось, ее особой обходительностью, а в ответ получал искреннее удивление (а заодно и отказ).
И все же равнодушие к вышиванию и поклонникам беспокоило родителей куда меньше, чем проявившийся у Флоренс интерес к благотворительности. Разумеется, благотворительность была обычным делом для леди — они ходили по домам бедняков близлежащих к их имениям деревень, по праздникам снабжали провизией, а детям дарили игрушки. Но Флоренс относилась к этой женской повинности куда серьезней и с явным энтузиазмом. Если она навещала больного в деревне, то делала это не единожды, а заходила каждый день до полного его выздоровления. У Флоренс появилась книжка, куда девушка со свойственной ей скрупулёзностью записывала все рецепты и способы облегчения участи больного, которые ей удавалось выведать у семейного врача.
Очевидно, что своих больных Флоренс было мало — во время приездов в Лондон девушка вместо визитов к модистке посещала больницы, заводила дружбу с персоналом и помогала больным. «Мой разум постоянно занят мыслями о страданиях людей, — делилась с матерью Флоренс. — Понимаю, это ограниченный взгляд на мир, но я не могу видеть ничего другого, и все поэты с их песнями во славу мира кажутся мне лживыми». Родителям оставалось лишь надеяться, что младшая дочь успокоится, примет мир в его несовершенстве, выберет мужа и заживет благопристойной жизнью. Их чаяниям не суждено было сбыться. Напротив, то, что они услышали от Флоренс, было максимально далеко от «благопристойности».
Непутевый сын
Чтобы получить представление о медсестрах XIX века, можно прочитать роман Диккенса «Мартин Чезлвит», в котором фигурирует персонаж Сара Гэмп. Персонаж настолько жуткий, что кажется карикатурным, хотя современники утверждали, что он вполне правдив. Сара Гэмп работает сиделкой: она груба, беспринципна, жестока и к тому же выпивает.
Профессии медсестры в современном понимании — милосердной женщины, обеспечивающей больному покой и уход, в том числе гигиенический, — просто не существовало. Единственными местами, где женщины могли обучиться основам ухода за больными, были религиозные общины и монастыри — правда, воспринималось такое обучение как часть служения Богу, а не человеку.
Разумеется, в богатых семьях дела обстояли иначе. У такой семьи был личный врач, да и в слугах, круглосуточно опекающих господ и способных выполнять функцию медсестер, недостатка не было. Среднему классу или беднякам оставалось лишь надеяться, что Сара Гэмп, которая им попадется, окажется не слишком пьющей, не склонной к воровству и хоть чуть-чуть сердечной (все три качества, особенно вместе, встречались крайне редко).
Обычно в сиделки шли отчаявшиеся старые девы или вдовы, которые не видели другого способа заработать. Они сидели у ложа больного не по зову сердца или душевной склонности, а потому что их вынудили жестокие обстоятельства. У таких сиделок не было ни базового медицинского образования, ни знаний в области санитарии (мытье рук до и после общения с больным считалось экзотической процедурой даже для врачей). Зато редкая сиделка не страдала алкоголизмом: так же, как официантам дают «на чай», сиделкам в XIX веке давали «на капельку джина».
Медсестра Вестминстерского госпиталя, с которой Флоренс завела знакомство, как-то пожаловалась на своих товарок, среди которых «почти нет непьющих, да и аморальное поведение, и связи с пациентами среди них не редкость». Учитывая подобное отношение к медсестрам, неудивительно, что, когда Флоренс объявила родителям о намерении поехать учиться медицинскому уходу в лютеранскую общину в Кайзерсверте, дома разразился скандал. И если от матери Флоренс ожидала подобной реакции, то отец, всегда принимавший сторону младшей дочери, глубоко ранил ее, заявив, что ее желание помогать больным «эгоистично» по отношению к собственной семье.
«Все мои надежды уничтожены, а планы разрушены», — записала в дневнике девушка. Отношения с семьей испортились: Флоренс свела общение с родными к минимуму, стараясь как можно чаще уходить к больным в деревне. Поэтому, когда дядя и тетя Флоренс предложили девушке поехать с ними в Египет и Грецию, она с радостью согласилась, лишь бы избежать удушающей атмосферы дома. Из этой поездки Флоренс привезла сову, которую едва живой выкупила у мальчишек на Акрополе, выходила и назвала Афиной.
По возвращении, впрочем, ничего не поменялось. Дома ждали привычные хозяйственные хлопоты. «Неужели здравомыслящий человек может к этому стремиться? — спрашивала Флоренс в письме подругу. — Неужели китайский фарфор, льняные покрывала и стеклянная посуда способны сделать из животного прогрессивное существо?»
РАЗДРАЖЕНИЕ ФЛОРЕНС НАРАСТАЛО, ОНА ЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ «ФИЗИЧЕСКИ И МОРАЛЬНО БОЛЬНОЙ, СЛОМЛЕННОЙ РАБЫНЕЙ»
Сочувствующие родственники снова предложили путешествие, на этот раз в Германию. Конечно, запрет родителей на посещение общины в Кайзерсверте все еще действовал, но тетя намекнула Флоренс, что почта идет долго, и, если Флоренс попросит у родителей разрешения, то, увы, не получит вовремя ответ… Едва отправив родителям письмо, Флоренс уехала в Кайзерсверт.
Найтингейлы, изнуренные сопротивлением дочери, сдались. «Думайте обо мне как о своем сыне, — просила Флоренс мать в примирительном письме. — Как о своем непутевом сыне». Впервые за долгие годы она чувствовала себя нужной, счастливой и свободной.
Леди из госпиталя
Известия об ужасающих условиях, в которых находятся раненые британские солдаты, приходили практически ежедневно. «Таймс» размещал репортажи корреспондента из турецкого госпиталя в Скутари: «Не хватает хирургов, их помощников, сиделок… Не хватает даже простынь для бинтов».
22 октября 1854 года характер новостных сводок изменился. Первые полосы были отведены героическому сообщению: на помощь раненым британским солдатам в больнице в Скутари отправляется бывшая управляющая Института для заболевших леди на Харли-стрит медицинская сестра Флоренс Найтингейл. С ней в Турцию едут 38 медицинских сестер, отобранных в спешке, но горящих желанием помогать. Скорость, с которой Флоренс организовала экспедицию в Скутари (от решения ехать на войну до отплытия из Англии прошло ровно 11 дней), объясняется не только ее горячим желанием помочь, но и связями на самом высоком уровне. Среди близких друзей мисс Найтингейл был военный министр Сидни Герберт, и, когда Флоренс поняла, что ее место на Крымской войне, она немедленно обратилась к нему с просьбой о помощи.
То, что она увидела по прибытии в военный госпиталь в Скутари, превзошло самые мрачные ожидания. В гигантских бараках царила антисанитария. У больных не было кроватей, они лежали на подстилках из соломы вплотную друг к другу. Неудивительно, что смертность в больнице была крайне высока.
Первым делом мисс Найтингейл взяла в руки мелок и пометила все места цифрами, дабы врачи не спутали пациентов и не ампутировали кому-то здоровую конечность. Ампутация была одной из самых частых операций: «Во всей больнице едва ли найдется раненый даже с тремя конечностями». Флоренс проследила, чтобы перед ампутацией, которая проводилась в общем бараке, врачей и больного ограждали от остальных ширмой, чтобы не нервировать тех, кому только предстоит операция. В первый же день Флоренс прошлась между рядами больных и раздала сотни свежих рубашек, что показалось солдатам, месяцами не менявшим рваной, пропитанной кровью одежды, настоящим чудом.
Вскоре в Скутари царила санитария, какой не видели лучшие лондонские больницы: полы регулярно мыли, палаты постоянно проветривали, медсестры не прикасались к больным, не помыв предварительно рук, выздоравливающим меняли рубашку по два раза в неделю — благодаря организации прачечной. Поистине это была санитарная революция.
Мисс Найтингейл отдавала работе каждую минуту дня и ночи. Часто по ночам солдаты видели, как она со светильником в руках совершает обход особенно тяжелых больных. Не привыкшие к подобной доброте и заботе солдаты воспринимали Флоренс как ангела — тогда же и появилась легенда о Леди с лампой, ставшая неотъемлемой частью образа мисс Найтингейл.
В Скутари мисс Найтингейл пришлось сражаться не только с антисанитарией, но и с провизором. Он категорически отказывался воспринимать хрупкую женщину с ее бесконечными требованиями всерьез. «Сегодня утром я собственноручно опустошила провизорскую лавку, — сообщала в письме Сидни Герберту Флоренс. — Миссия, которую я выполняю ежедневно, поскольку иначе здесь ничего не получишь. Ни тампонов, ни тапочек, ни вилок, ни ложек, ни ножниц, чтобы подстричь раненым волосы». Кстати, собственные волосы Флоренс обрезала: «Сейчас не время для длинных волос». Кроме того, мисс Найтингейл утвердила для своих медсестер свод строгих правил (так, любая сестра, хотя бы раз пойманная на пьянстве, будет немедленно уволена) и форму — черные платья, легко стирающиеся белые фартуки и шапочки, а также накидки на плечи с надписью «Госпиталь Скутари». Это было и гигиенично, и практично: врачи легче распознавали сестер в больничной суматохе.
Отчаявшись сражаться с больничным провизором, который, даже будь у него желание, не мог бы обеспечить раненых всем необходимым, Флоренс решилась на крайний шаг — опубликовала в «Таймс» список необходимых вещей. Люди откликнулись мгновенно: английские корабли приходили в Турцию груженные товарами с пометкой «Для мисс Найтингейл». Особенно много было простыней — шелковых, с монограммами и совсем простых, иногда рваных, — все они уходили на повязки.
Но все эти прекрасные реформы не смогли уберечь раненых от суровых зимних месяцев, когда от холода участились случаи пневмонии. Флоренс воспринимала каждую смерть как личное поражение. Она писала письма вдовам погибших, а узнав, что семья оказалась в бедственном положении, посылала деньги из собственного кошелька.
Наконец старания Флоренс начали приносить плоды — весной смертность снизилась. Прибывшая в Скутари медицинская комиссия была впечатлена новым обликом больницы. Отдельно комиссию впечатлила мисс Найтингейл. «Прекрасный образец человечности, сочетающий всю мягкость и доброту ее пола с бесстрастностью математика», — такую характеристику Флоренс дал один из членов комиссии в письме к жене. Тем временем «прекрасный образец человечности» был совершенно истощен: плохой сон, отсутствие аппетита и постоянное нервное напряжение. В мае Флоренс предприняла поездку в Балаклаву, где среди раненых свирепствовала холера. Она заболела 13 мая, на следующий день после своего 35-летия.
Найтингейломания
«Обратите внимание, только сегодня привезли из типографии — 16-страничная биография мисс Найтингейл. Всего за пенни, дешевле не найдете! А вот это — прекрасный, надо заметить, выбор — изображение мисс Найтингейл с ее совой Афиной. Такая открытка украсит комнату любой девушки. А вы слышали, что в честь мисс Найтингейл назвали баржу? И планируют назвать бригантину!»
Образ сестры милосердия, совершающей ночной обход раненых, дарил людям надежду (а продавцам открыток прибыль). К тому же образу Леди с лампой вторил сюжет известной картины художника-прерафаэлита Ханта «Светоч мира», на которой был изображен Христос с лампой в руке.
Очевидно, что Англия, измотанная войной, нуждалась в национальных героях, но никого подобного Веллингтону или Нельсону в армии не было, а потому героическая ноша легла на плечи сестры милосердия. Количество новорожденных девочек по имени Флоренс увеличивалось в геометрической прогрессии.
К 1856 году одержимость Найтингейл из общеевропейской стала всемирной — например, американский поэт Лонгфелло посвятил Флоренс стихотворение «Святая Филумена».
Но чудо! В доме горя том
Я вижу леди с фонарем:
Она средь раненых солдат
Обходит череду палат.
К тени, скользнувшей по стене,
Страдалец, словно в сладком сне,
Губами тянется прильнуть,
Чтоб облегчить страданья чуть.
Партенопея едва успевала разгребать письма от обожателей Флоренс. По ее подсчетам, в неделю приходили по три новых песни о ее сестре. О встрече с родными Флоренс попросили Диккенс и Теккерей, но Найтингейл отказался: ему не нравилось, что его имя «полощут» в прессе, пока его дочь рискует жизнью, спасая солдат. Зато Фанни и Партенопея приняли приглашение королевы и заодно, от имени Флоренс, драгоценную брошь с надписью «Блаженны милостивые».
Теплым летним вечером 1856 года все семейство Найтингейл собралось в гостиной своего дербиширского имения. Фанни вышивала, Уильям дремал, их старшая дочь читала вслух. Вдруг, повинуясь внутреннему зову, Партенопея замолчала и подняла глаза. Сквозь высокие окна она увидела, что по лужайке к дому приближается фигура. Через секунду Партенопея вскочила на ноги с криком: «Флоренс!»
Возвращение мисс Найтингейл на родину напоминало тайную спецоперацию — так быстро и незаметно оно было организовано. Флоренс не хотела внимания, а ее близкие боялись за ее слабое здоровье — чудом было уже то, что она вылечилась от холеры. Даже Найтингейлы не знали точной даты возвращения Флоренс, которая решила дождаться отплытия на родину последних больных из Скутари. Уильям и Фанни наивно надеялись, что теперь-то дочь, на чью долю выпало столько страданий, останется рядом с родителями и будет поправлять здоровье в тихой сельской обстановке. Их ждало новое разочарование.
Флоренс переехала в Лондон и с посильной помощью своего друга Сидни Герберта стала добиваться проведения медицинских реформ в армии. Мисс Найтингейл так активно гнула свою линию, что ее комнаты в отеле на Бёрлингтон-стрит прозвали «Военным министерством». Благо теперь у Флоренс были друзья влиятельней Герберта — сама королева (ровесница Найтингейл) приглашала национальную героиню выпить чаю. Флоренс удалось-таки добиться значительных перемен к лучшему в уходе за больными: это именно ее нужно благодарить за появление в больницах канализации и вентиляции.
Во время подготовки докладов о существе дел в армейских госпиталях Флоренс использовала статистические данные и преподносила их в непривычном для XIX века виде — как картинки. Их называли «роза Найтингейл», хотя позже картинкам было придумано менее романтичное название — круговая диаграмма. Так Флоренс стала новатором и в медицинском уходе, и в статистике.
После войны
Первый приступ пришелся на август 1857 года. Врачи до сих пор не знают точно, каким заболеванием страдала мисс Найтингейл, такими многочисленными и тяжелыми были симптомы, но склоняются к мнению, что это был бруцеллёз. Инфекция, которую обнаружили и заклеймили спустя годы после того, как ею заразилась мисс Найтингейл, поражает все органы человека, от опорно-двигательного аппарата до центральной нервной системы. Фактически в 37 лет Флоренс Найтингейл стала инвалидом — она не могла передвигаться без помощи, а иногда и вовсе не вставала с кровати дни напролет. Она страдала от депрессии. Ее мучили головные боли, тошнота, боли в суставах. Но все это время Флоренс не прекращала работать, пусть и лежа на кушетке.
В 1859 году вышло пособие «Об уходе за больными», написанное не для медицинского персонала, а для обычных людей — простым и понятным языком. Советы были не только медицинскими, они касались всех сфер жизни. Так, в одной из глав Флоренс предупреждала женщин, особенно пожилых, об опасности сна в кресле у камина — ведь огонь легко мог перекинуться на платье.
РАЗУМЕЕТСЯ, ТАКАЯ НЕЗАВИСИМАЯ И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННАЯ ЖЕНЩИНА, КАК ФЛОРЕНС, НЕ МОГЛА НЕ СТАТЬ ИКОНОЙ ФЕМИНИЗМА
На волне популярности ее книг об уходе за больными были переизданы и другие сочинения медсестры, в том числе раннее эссе «Кассандра», написанное Флоренс во времена ее борьбы за право учиться на медсестру. В «Кассандре» Флоренс негодует, что «положение женщины искажено. Ей дают прекрасное образование, но не дают возможности это образование использовать». Спустя 70 лет Вирджиния Вулф назовет эссе «скорее криком отчаяния, чем литературным произведением».
В 1860 году в Лондоне открылась Школа медсестер Найтингейл — первая в истории школа, в которой уходу за больными могли обучаться женщины любого вероисповедания. Выпускницы школы по словам Флоренс должны быть «трезвыми, честными, правдивыми, пунктуальными, кроткими, опрятными, чистыми и аккуратными».
Так мисс Найтингейл создала идеальный образ медсестры, который актуален и по сей день. И подобно тому, как врачи дают клятву Гиппократа, медсестры дают клятву Найтингейл — «не причинять злонамеренно вреда, не давать вредоносные лекарства и не помогать некомпетентным врачам».
P.S. Флоренс дожила до 90 лет. Последние полвека из-за тяжелой болезни она провела, почти не вставая с кровати, но тем не менее смогла разработать ряд важнейших реформ, изменивших облик современной медицины. Ее семья отказалась от предложения похоронить Флоренс в Вестминстерском аббатстве. Согласно воле мисс Найтингейл, похороны прошли на скромном сельском кладбище. Она до последнего не хотела привлекать к себе внимания, считая, что «работать для других лучше за сценой, чем на ней».
Текст: Мария Микулина
Королева Виктория
Летом 1855 года невозможно было пройтись по лондонским магазинам или заглянуть в любой английский дом, чтобы не столкнуться там с Флоренс. Причем с Флоренс в самых разных видах: бумажной, фарфоровой, стихотворной.
«Если у вас водятся деньги, вы, конечно, предпочтете фарфоровую мисс Найтингейл. Тем более, что стаффордширские заводы выпускают аж три вида: стоящую рядом с раненым солдатом; опирающуюся на колонну и книги; держащую в руках поднос. А вот фигурки Флоренс с лампой, к сожалению, нет. Но если вас интересует именно «Леди с лампой», то обратите внимание на этот прекрасный рисунок, впервые появившийся в «Иллюстрированных лондонских новостях», изображающий Флоренс во время ночного обхода раненных. И, разумеется, настоятельно рекомендуется новинка: приветственная песня для мисс Найтингейл, которой ее планируют встречать по возвращении в Англию. Да, на прошлой неделе уже была песня, эта новая. Они, знаете ли, появляются теперь регулярно. Поэмы про мисс Найтингейл тоже имеются в продаже. Вам какую: «Тень на подушке», «Звезда востока» или «Соловей на востоке»? А вы слышали, что в последнем заезде победила лошадь по кличке Флоренс? Верная ставка, имейте в виду».
Подозрительная склонность к доброте
Флоренция опустела — похоже, весь город перебрался в Рим на Страстную неделю. Разумеется, не было и речи, что Уильям и Фанни Найтингейл последуют этому дружному религиозному примеру. Фанни должна была родить со дня на день, да и годовалой Партенопее путешествие по жаре не рекомендовалось. Наконец, 12 мая 1820 года на свет появилась Флоренс, названная в честь города своего рождения. Теперь семейство Найтингейл было в полном сборе.
Уильям обучал дочерей так, как если бы они были сыновьями. Партенопея и Флоренс освоили не только привычные для женщин их круга каллиграфию, вышивание, пение и игру на музыкальных инструментах (базовый набор для очарования потенциальных мужей), но и историю, географию, математику, химию, физику и астрономию. Особенно в точных науках преуспела младшая.
Детство и юность Флоренс прошли между двумя поместьями семьи Найтингейл. Фанни старалась обеспечить себя и подрастающих дочерей развлечениями и светской жизнью, но в провинциальных декорациях это было затруднительно. Что расстраивало только старшую Партенопею, характером походившую на мать. Флоренс, кажется, было достаточно чтения, общения с родными и занятий математикой с отцом.
Ни одна женщина викторианской эпохи, включая саму королеву, не оставила после себя такого обширного архива. Свое первое послание младшая Найтингейл написала в семь лет: это было деловое письмо бабушке с вопросом, как лучше бороться с крысами, и приветом для бабушкиного пса Нельсона. В зрелом возрасте необходимость фиксировать мгновения и мысли достигла у Флоренс невротических масштабов. Она писала каждый день и хранила все свои письма, а также их черновики и копии черновиков — и это не говоря уже о дневниках, эссе, записках. Неудивительно, что один из биографов мисс Найтингейл поймал себя на преступном желании, чтобы «какой-нибудь пожар уничтожил таки часть архива».
«Может ли брак помочь человеку справиться с одиночеством? — рассуждала юная Флоренс в письме к матери.— Вот уж точно не те браки, которые я видела. Я видела мужей своих подруг, которые насмехались над тем, как мало жены их понимают». А вот желающих связать себя браком с сестрами Найтингейл было немало.
Обе девушки были исключительно хороши собой, но дольше удерживала взгляды младшая сестра — с ее высоким ростом, стройной фигурой, тонкими чертами лица и большими глазами. Флоренс с легкостью могла поддержать любой разговор, но флиртовать не умела совершенно, более того, зачастую даже не могла распознать флирт. Впоследствии это привело к нескольким неудобным эпизодам: очередной поклонник Флоренс делал ей предложение, поощрённый, как ему казалось, ее особой обходительностью, а в ответ получал искреннее удивление (а заодно и отказ).
И все же равнодушие к вышиванию и поклонникам беспокоило родителей куда меньше, чем проявившийся у Флоренс интерес к благотворительности. Разумеется, благотворительность была обычным делом для леди — они ходили по домам бедняков близлежащих к их имениям деревень, по праздникам снабжали провизией, а детям дарили игрушки. Но Флоренс относилась к этой женской повинности куда серьезней и с явным энтузиазмом. Если она навещала больного в деревне, то делала это не единожды, а заходила каждый день до полного его выздоровления. У Флоренс появилась книжка, куда девушка со свойственной ей скрупулёзностью записывала все рецепты и способы облегчения участи больного, которые ей удавалось выведать у семейного врача.
Очевидно, что своих больных Флоренс было мало — во время приездов в Лондон девушка вместо визитов к модистке посещала больницы, заводила дружбу с персоналом и помогала больным. «Мой разум постоянно занят мыслями о страданиях людей, — делилась с матерью Флоренс. — Понимаю, это ограниченный взгляд на мир, но я не могу видеть ничего другого, и все поэты с их песнями во славу мира кажутся мне лживыми». Родителям оставалось лишь надеяться, что младшая дочь успокоится, примет мир в его несовершенстве, выберет мужа и заживет благопристойной жизнью. Их чаяниям не суждено было сбыться. Напротив, то, что они услышали от Флоренс, было максимально далеко от «благопристойности».
Непутевый сын
Чтобы получить представление о медсестрах XIX века, можно прочитать роман Диккенса «Мартин Чезлвит», в котором фигурирует персонаж Сара Гэмп. Персонаж настолько жуткий, что кажется карикатурным, хотя современники утверждали, что он вполне правдив. Сара Гэмп работает сиделкой: она груба, беспринципна, жестока и к тому же выпивает.
Профессии медсестры в современном понимании — милосердной женщины, обеспечивающей больному покой и уход, в том числе гигиенический, — просто не существовало. Единственными местами, где женщины могли обучиться основам ухода за больными, были религиозные общины и монастыри — правда, воспринималось такое обучение как часть служения Богу, а не человеку.
Разумеется, в богатых семьях дела обстояли иначе. У такой семьи был личный врач, да и в слугах, круглосуточно опекающих господ и способных выполнять функцию медсестер, недостатка не было. Среднему классу или беднякам оставалось лишь надеяться, что Сара Гэмп, которая им попадется, окажется не слишком пьющей, не склонной к воровству и хоть чуть-чуть сердечной (все три качества, особенно вместе, встречались крайне редко).
Обычно в сиделки шли отчаявшиеся старые девы или вдовы, которые не видели другого способа заработать. Они сидели у ложа больного не по зову сердца или душевной склонности, а потому что их вынудили жестокие обстоятельства. У таких сиделок не было ни базового медицинского образования, ни знаний в области санитарии (мытье рук до и после общения с больным считалось экзотической процедурой даже для врачей). Зато редкая сиделка не страдала алкоголизмом: так же, как официантам дают «на чай», сиделкам в XIX веке давали «на капельку джина».
Медсестра Вестминстерского госпиталя, с которой Флоренс завела знакомство, как-то пожаловалась на своих товарок, среди которых «почти нет непьющих, да и аморальное поведение, и связи с пациентами среди них не редкость». Учитывая подобное отношение к медсестрам, неудивительно, что, когда Флоренс объявила родителям о намерении поехать учиться медицинскому уходу в лютеранскую общину в Кайзерсверте, дома разразился скандал. И если от матери Флоренс ожидала подобной реакции, то отец, всегда принимавший сторону младшей дочери, глубоко ранил ее, заявив, что ее желание помогать больным «эгоистично» по отношению к собственной семье.
«Все мои надежды уничтожены, а планы разрушены», — записала в дневнике девушка. Отношения с семьей испортились: Флоренс свела общение с родными к минимуму, стараясь как можно чаще уходить к больным в деревне. Поэтому, когда дядя и тетя Флоренс предложили девушке поехать с ними в Египет и Грецию, она с радостью согласилась, лишь бы избежать удушающей атмосферы дома. Из этой поездки Флоренс привезла сову, которую едва живой выкупила у мальчишек на Акрополе, выходила и назвала Афиной.
По возвращении, впрочем, ничего не поменялось. Дома ждали привычные хозяйственные хлопоты. «Неужели здравомыслящий человек может к этому стремиться? — спрашивала Флоренс в письме подругу. — Неужели китайский фарфор, льняные покрывала и стеклянная посуда способны сделать из животного прогрессивное существо?»
РАЗДРАЖЕНИЕ ФЛОРЕНС НАРАСТАЛО, ОНА ЧУВСТВОВАЛА СЕБЯ «ФИЗИЧЕСКИ И МОРАЛЬНО БОЛЬНОЙ, СЛОМЛЕННОЙ РАБЫНЕЙ»
Сочувствующие родственники снова предложили путешествие, на этот раз в Германию. Конечно, запрет родителей на посещение общины в Кайзерсверте все еще действовал, но тетя намекнула Флоренс, что почта идет долго, и, если Флоренс попросит у родителей разрешения, то, увы, не получит вовремя ответ… Едва отправив родителям письмо, Флоренс уехала в Кайзерсверт.
Найтингейлы, изнуренные сопротивлением дочери, сдались. «Думайте обо мне как о своем сыне, — просила Флоренс мать в примирительном письме. — Как о своем непутевом сыне». Впервые за долгие годы она чувствовала себя нужной, счастливой и свободной.
Леди из госпиталя
Известия об ужасающих условиях, в которых находятся раненые британские солдаты, приходили практически ежедневно. «Таймс» размещал репортажи корреспондента из турецкого госпиталя в Скутари: «Не хватает хирургов, их помощников, сиделок… Не хватает даже простынь для бинтов».
22 октября 1854 года характер новостных сводок изменился. Первые полосы были отведены героическому сообщению: на помощь раненым британским солдатам в больнице в Скутари отправляется бывшая управляющая Института для заболевших леди на Харли-стрит медицинская сестра Флоренс Найтингейл. С ней в Турцию едут 38 медицинских сестер, отобранных в спешке, но горящих желанием помогать. Скорость, с которой Флоренс организовала экспедицию в Скутари (от решения ехать на войну до отплытия из Англии прошло ровно 11 дней), объясняется не только ее горячим желанием помочь, но и связями на самом высоком уровне. Среди близких друзей мисс Найтингейл был военный министр Сидни Герберт, и, когда Флоренс поняла, что ее место на Крымской войне, она немедленно обратилась к нему с просьбой о помощи.
То, что она увидела по прибытии в военный госпиталь в Скутари, превзошло самые мрачные ожидания. В гигантских бараках царила антисанитария. У больных не было кроватей, они лежали на подстилках из соломы вплотную друг к другу. Неудивительно, что смертность в больнице была крайне высока.
Первым делом мисс Найтингейл взяла в руки мелок и пометила все места цифрами, дабы врачи не спутали пациентов и не ампутировали кому-то здоровую конечность. Ампутация была одной из самых частых операций: «Во всей больнице едва ли найдется раненый даже с тремя конечностями». Флоренс проследила, чтобы перед ампутацией, которая проводилась в общем бараке, врачей и больного ограждали от остальных ширмой, чтобы не нервировать тех, кому только предстоит операция. В первый же день Флоренс прошлась между рядами больных и раздала сотни свежих рубашек, что показалось солдатам, месяцами не менявшим рваной, пропитанной кровью одежды, настоящим чудом.
Вскоре в Скутари царила санитария, какой не видели лучшие лондонские больницы: полы регулярно мыли, палаты постоянно проветривали, медсестры не прикасались к больным, не помыв предварительно рук, выздоравливающим меняли рубашку по два раза в неделю — благодаря организации прачечной. Поистине это была санитарная революция.
Мисс Найтингейл отдавала работе каждую минуту дня и ночи. Часто по ночам солдаты видели, как она со светильником в руках совершает обход особенно тяжелых больных. Не привыкшие к подобной доброте и заботе солдаты воспринимали Флоренс как ангела — тогда же и появилась легенда о Леди с лампой, ставшая неотъемлемой частью образа мисс Найтингейл.
В Скутари мисс Найтингейл пришлось сражаться не только с антисанитарией, но и с провизором. Он категорически отказывался воспринимать хрупкую женщину с ее бесконечными требованиями всерьез. «Сегодня утром я собственноручно опустошила провизорскую лавку, — сообщала в письме Сидни Герберту Флоренс. — Миссия, которую я выполняю ежедневно, поскольку иначе здесь ничего не получишь. Ни тампонов, ни тапочек, ни вилок, ни ложек, ни ножниц, чтобы подстричь раненым волосы». Кстати, собственные волосы Флоренс обрезала: «Сейчас не время для длинных волос». Кроме того, мисс Найтингейл утвердила для своих медсестер свод строгих правил (так, любая сестра, хотя бы раз пойманная на пьянстве, будет немедленно уволена) и форму — черные платья, легко стирающиеся белые фартуки и шапочки, а также накидки на плечи с надписью «Госпиталь Скутари». Это было и гигиенично, и практично: врачи легче распознавали сестер в больничной суматохе.
Отчаявшись сражаться с больничным провизором, который, даже будь у него желание, не мог бы обеспечить раненых всем необходимым, Флоренс решилась на крайний шаг — опубликовала в «Таймс» список необходимых вещей. Люди откликнулись мгновенно: английские корабли приходили в Турцию груженные товарами с пометкой «Для мисс Найтингейл». Особенно много было простыней — шелковых, с монограммами и совсем простых, иногда рваных, — все они уходили на повязки.
Но все эти прекрасные реформы не смогли уберечь раненых от суровых зимних месяцев, когда от холода участились случаи пневмонии. Флоренс воспринимала каждую смерть как личное поражение. Она писала письма вдовам погибших, а узнав, что семья оказалась в бедственном положении, посылала деньги из собственного кошелька.
Наконец старания Флоренс начали приносить плоды — весной смертность снизилась. Прибывшая в Скутари медицинская комиссия была впечатлена новым обликом больницы. Отдельно комиссию впечатлила мисс Найтингейл. «Прекрасный образец человечности, сочетающий всю мягкость и доброту ее пола с бесстрастностью математика», — такую характеристику Флоренс дал один из членов комиссии в письме к жене. Тем временем «прекрасный образец человечности» был совершенно истощен: плохой сон, отсутствие аппетита и постоянное нервное напряжение. В мае Флоренс предприняла поездку в Балаклаву, где среди раненых свирепствовала холера. Она заболела 13 мая, на следующий день после своего 35-летия.
Найтингейломания
«Обратите внимание, только сегодня привезли из типографии — 16-страничная биография мисс Найтингейл. Всего за пенни, дешевле не найдете! А вот это — прекрасный, надо заметить, выбор — изображение мисс Найтингейл с ее совой Афиной. Такая открытка украсит комнату любой девушки. А вы слышали, что в честь мисс Найтингейл назвали баржу? И планируют назвать бригантину!»
Образ сестры милосердия, совершающей ночной обход раненых, дарил людям надежду (а продавцам открыток прибыль). К тому же образу Леди с лампой вторил сюжет известной картины художника-прерафаэлита Ханта «Светоч мира», на которой был изображен Христос с лампой в руке.
Очевидно, что Англия, измотанная войной, нуждалась в национальных героях, но никого подобного Веллингтону или Нельсону в армии не было, а потому героическая ноша легла на плечи сестры милосердия. Количество новорожденных девочек по имени Флоренс увеличивалось в геометрической прогрессии.
К 1856 году одержимость Найтингейл из общеевропейской стала всемирной — например, американский поэт Лонгфелло посвятил Флоренс стихотворение «Святая Филумена».
Но чудо! В доме горя том
Я вижу леди с фонарем:
Она средь раненых солдат
Обходит череду палат.
К тени, скользнувшей по стене,
Страдалец, словно в сладком сне,
Губами тянется прильнуть,
Чтоб облегчить страданья чуть.
Партенопея едва успевала разгребать письма от обожателей Флоренс. По ее подсчетам, в неделю приходили по три новых песни о ее сестре. О встрече с родными Флоренс попросили Диккенс и Теккерей, но Найтингейл отказался: ему не нравилось, что его имя «полощут» в прессе, пока его дочь рискует жизнью, спасая солдат. Зато Фанни и Партенопея приняли приглашение королевы и заодно, от имени Флоренс, драгоценную брошь с надписью «Блаженны милостивые».
Теплым летним вечером 1856 года все семейство Найтингейл собралось в гостиной своего дербиширского имения. Фанни вышивала, Уильям дремал, их старшая дочь читала вслух. Вдруг, повинуясь внутреннему зову, Партенопея замолчала и подняла глаза. Сквозь высокие окна она увидела, что по лужайке к дому приближается фигура. Через секунду Партенопея вскочила на ноги с криком: «Флоренс!»
Возвращение мисс Найтингейл на родину напоминало тайную спецоперацию — так быстро и незаметно оно было организовано. Флоренс не хотела внимания, а ее близкие боялись за ее слабое здоровье — чудом было уже то, что она вылечилась от холеры. Даже Найтингейлы не знали точной даты возвращения Флоренс, которая решила дождаться отплытия на родину последних больных из Скутари. Уильям и Фанни наивно надеялись, что теперь-то дочь, на чью долю выпало столько страданий, останется рядом с родителями и будет поправлять здоровье в тихой сельской обстановке. Их ждало новое разочарование.
Флоренс переехала в Лондон и с посильной помощью своего друга Сидни Герберта стала добиваться проведения медицинских реформ в армии. Мисс Найтингейл так активно гнула свою линию, что ее комнаты в отеле на Бёрлингтон-стрит прозвали «Военным министерством». Благо теперь у Флоренс были друзья влиятельней Герберта — сама королева (ровесница Найтингейл) приглашала национальную героиню выпить чаю. Флоренс удалось-таки добиться значительных перемен к лучшему в уходе за больными: это именно ее нужно благодарить за появление в больницах канализации и вентиляции.
Во время подготовки докладов о существе дел в армейских госпиталях Флоренс использовала статистические данные и преподносила их в непривычном для XIX века виде — как картинки. Их называли «роза Найтингейл», хотя позже картинкам было придумано менее романтичное название — круговая диаграмма. Так Флоренс стала новатором и в медицинском уходе, и в статистике.
После войны
Первый приступ пришелся на август 1857 года. Врачи до сих пор не знают точно, каким заболеванием страдала мисс Найтингейл, такими многочисленными и тяжелыми были симптомы, но склоняются к мнению, что это был бруцеллёз. Инфекция, которую обнаружили и заклеймили спустя годы после того, как ею заразилась мисс Найтингейл, поражает все органы человека, от опорно-двигательного аппарата до центральной нервной системы. Фактически в 37 лет Флоренс Найтингейл стала инвалидом — она не могла передвигаться без помощи, а иногда и вовсе не вставала с кровати дни напролет. Она страдала от депрессии. Ее мучили головные боли, тошнота, боли в суставах. Но все это время Флоренс не прекращала работать, пусть и лежа на кушетке.
В 1859 году вышло пособие «Об уходе за больными», написанное не для медицинского персонала, а для обычных людей — простым и понятным языком. Советы были не только медицинскими, они касались всех сфер жизни. Так, в одной из глав Флоренс предупреждала женщин, особенно пожилых, об опасности сна в кресле у камина — ведь огонь легко мог перекинуться на платье.
РАЗУМЕЕТСЯ, ТАКАЯ НЕЗАВИСИМАЯ И ЦЕЛЕУСТРЕМЛЕННАЯ ЖЕНЩИНА, КАК ФЛОРЕНС, НЕ МОГЛА НЕ СТАТЬ ИКОНОЙ ФЕМИНИЗМА
На волне популярности ее книг об уходе за больными были переизданы и другие сочинения медсестры, в том числе раннее эссе «Кассандра», написанное Флоренс во времена ее борьбы за право учиться на медсестру. В «Кассандре» Флоренс негодует, что «положение женщины искажено. Ей дают прекрасное образование, но не дают возможности это образование использовать». Спустя 70 лет Вирджиния Вулф назовет эссе «скорее криком отчаяния, чем литературным произведением».
В 1860 году в Лондоне открылась Школа медсестер Найтингейл — первая в истории школа, в которой уходу за больными могли обучаться женщины любого вероисповедания. Выпускницы школы по словам Флоренс должны быть «трезвыми, честными, правдивыми, пунктуальными, кроткими, опрятными, чистыми и аккуратными».
Так мисс Найтингейл создала идеальный образ медсестры, который актуален и по сей день. И подобно тому, как врачи дают клятву Гиппократа, медсестры дают клятву Найтингейл — «не причинять злонамеренно вреда, не давать вредоносные лекарства и не помогать некомпетентным врачам».
P.S. Флоренс дожила до 90 лет. Последние полвека из-за тяжелой болезни она провела, почти не вставая с кровати, но тем не менее смогла разработать ряд важнейших реформ, изменивших облик современной медицины. Ее семья отказалась от предложения похоронить Флоренс в Вестминстерском аббатстве. Согласно воле мисс Найтингейл, похороны прошли на скромном сельском кладбище. Она до последнего не хотела привлекать к себе внимания, считая, что «работать для других лучше за сценой, чем на ней».
Текст: Мария Микулина
